В последний день праздника погода испортилась. Небо до самого горизонта закрыли тяжелые хмурые тучи. Холодный пронизывающий ветер вздымал над городом и нес в море вихрящие столбы пыли. Вместе с пылью по улицам кружились шуршащие стайки красно-желтых листьев. На море ветер поднял высокую, но крутую волну с белой кипящей пеной на гребнях.

К полудню ветер немного утих и на внешнем рейде начались финальные гонки осенней регаты. Набережная на всем протяжении от порта до городского пляжа была заполнена болельщиками. Отсюда были хорошо видны скользящие по воде белые табунки спортивных яхт Болельщики громко переговаривались, спорили, заключали пари.

Но я, признаться, был равнодушен к кипящим вокруг страстям — мои мысли были заняты другим. Я с удовольствием покинул бы шумную набережную, но мой новый знакомый — Леонид Борисович Гордеев, видимо, не собирался уходить. Мне было неловко настаивать, и я сел с ним рядом на узкую ребристую скамью за колышущейся стеной болельщиков. Леонид Борисович зажал в кулаке трубку, пытаясь раскурить ее на ветру. Когда это ему удалось, он жадно затянулся дымом и откинулся на спинку скамьи. Так он просидел довольно долго, не обращая на меня внимания. Его косматые седые брови затеняли глубоко посаженные, обрамленные сеткой старческих морщин глаза, и потому казалось, что он спит. Леонид Борисович молчал — минувшие два дня утомили его, и я в какой-то степени чувствовал себя виноватым в этом. Но я не испытывал раскаяния. Только что он передал мне толстую, тщательно завернутую в газету папку. Папка жгла мне руки — не терпелось поскорее ознакомиться с документами, повествующими о жизни Галки Ортынской. Тут были пространные анкеты, заполненные еще неустановившимся почерком, немногословные характеристики, заверенные подписями и печатями; архивные материалы гестапо, захваченные нашими войсками в городе весной 1944 года; выдержки из дневника дель Сарто; письма контр-адмирала Виноградова, воспоминания бывшего врача отряда МАС Вильмы Мартинелли — женщины, на долю которой выпала необычная и грудная судьба, приведшая ее в суровом для Италии 1943 году в знаменитый «Корпус добровольцев свободы» — армию итальянских партизан…

Я с трудом уговорил Леонида Борисовича дать мне эту папку на один день и сейчас с тревогой думал, что не успею за такой короткий срок прочесть многочисленные документы.

Время от времени я смотрел на часы и по-мальчишески ерзал на скамье. Однако Леонид Борисович не замечал моего нетерпения. Попыхивая трубкой, он, казалось, прислушивался к горячим спорам болельщиков. Но вдруг он обернулся ко мне и, вытащив изо рта трубку, сказал, словно продолжая только что прерванный разговор:

— Дель Сарто в своем дневнике бросает упрек Сергею Виноградову, который следовало бы адресовать мне, а еще точнее — всему руководству подполья. Итальянский князь, видите ли, не только оправдывается, он пытается обвинять. Он возмущается, что мы оставили в тылу врага неопытную девушку, пренебрегавшую порой самыми элементарными правилами конспирации, взвалив на ее плечи задачи, над которыми задумался и профессиональный разведчик. Тем самым, — разглагольствовал дель Сарто, — они, то есть мы, руководители подполья, заранее обрекли Галину на гибель. Но знаете, что сказала по этому поводу приезжавшая сюда прошлым летом синьора Мартинелли? «Обречена была не Галина — фашисты, потому что на борьбу с ними у вас поднялись тысячи таких Галин…»

Он обдал меня густым едким дымом табака и, погасив трубку, спрятал ее в карман.

— Мартинелли поняла основное, — продолжал он. — Но должен добавить, что Галя была не такой уж неопытной подпольщицей, как ее пытается представить дель Сарто. Сделала он немало. Конечно, она ошибалась — ведь она не была профессиональной разведчицей, как не были профессиональными разведчиками десятки тысяч других молодых бойцов подполья. Мы не обучали их в специальных школах — в сорок первом нам некогда было это делать, а до войны мы учили наших девчат и хлопцев другому. Мы учили и любить свою Родину и ненавидеть ее врагов. Но разве это в конечном счете не главное?

Он поднялся со скамьи и, засунув руки в карманы бушлата вразвалку направился к галдевшей толпе болельщиков. Уже на ходу он бросил:

— Пойдемте посмотрим, кто там посягает на главный приз регаты.

Не без труда мы протиснулись к парапету набережной, и совсем близко я увидел несущиеся по морю легкие, стремительные яхты. Они шли уже не вместе — два швербота вырвались вперед. Болельщики с берега наперебой подзадоривали лидеров.

Как я понял, гонщикам оставалось сделать поворот к берегу и, обогнув танцующий на войнах буй, пересечь условную линию финиша. Страсти на набережной достигли своего апогея, когда один из идущих впереди шверботов, на полкорпуса обогнав соперника, неожиданно резко накренился и, зарываясь носом в волну, стал круто поворачивать к берегу. Его парус почти касался воды, и мне казалось, что легкий швербот вот-вот опрокинется. Но, уравновешивая своим телом крен суденышка через его борт свесилась гонщица — стройная девушка в промокшей насквозь куртке яхтсмена. Обмотав вокруг рук шкоты и упираясь сильными красивыми ногами в круто вздыбленный борт яхты, она висела почти над самой водой. Люди на набережной затаили дыхание. Сильный порыв ветра сбросил с девушки кепку, рванул ее за волосы, тяжелой волной ударил в спину. Но девушка, казалось, вросла в борт. Когда яхта, развернувшись под прямым углом, выпрямилась, на набережной вырвался вздох облегчения. И словно вознаграждая себя несколько секунд затаенного молчания, болельщик разом закричали во всю мощь своих легких. Оглушенный этим ревом я не сразу разобрал, что выкрикивал стоящий рядом со мной плечистый русоволосый парень в аккуратной форменке курсанта мореходного училища. Но потом я совершенно отчетливо услышал имя, заставившее меня вздрогнуть.

— Давай, Галка! Полный вперед! — кричал молодой моряк размахивая над головой бескозыркой.

Я невольно оглянулся назад и посмотрел вверх — туда, где лоне круто обрывающегося к морю холма белел домик недавно открытого музея. И мне показалось, что за одним из окон я вижу мраморную девушку с простертой к морю слабеющей рукой, хотя, конечно, с набережной я видеть ее не мог.